05.08.12
"Операцию начать 5 августа..." (75 лет Большого Террора)
75 лет назад, 5 августа 1937 г. началась кампания массовых репрессий, вошедших в историю нашей страны под названием Большой Террор. Разумеется, и эта дата и это название в значительной мере условные. Массовый террор, начавшийся после прихода к власти большевиков, не прекращался ни на один день. Даже в относительно "вегетарианские" времена НЭПа, знакомые нынешнему поколению главным образом по похождениям Остапа Бендера, чекисты ежегодно расстреливали несколько тысяч "политических" - в царской России 20-го века такой масштаб репрессий был достигнут лишь однажды, в ходе подавления революции 1905 года.
Начало "великого перелома" ознаменовалось подъемом репрессивной политики на новую ступень. 2 февраля 1930 был выпущен приказ ОГПУ №44/21 "о чекистском сопровождении раскулачивания". Перед карательными органами была поставлена задача "немедленной ликвидации контрреволюционного кулацкого актива, особенно кадров действующих контрреволюционных и повстанческих организаций, группировок и наиболее злостных, махровых одиночек..." Установленная приказом от 2 февраля 1930 г. технология террора уже содержала в себе все основные элементы "Большого Террора", как то: внесудебный порядок рассмотрения дел и вынесения приговоров решением "тройки" (представитель ОГПУ, партийного руководства, прокуратуры), установление количественных "лимитов на отстрел", репрессии против членов семей осужденного.
Накопленный палаческий опыт позволил в 1937 г. в кратчайшие сроки запустить механизм беспрецедентных по размаху репрессий. 2 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление "Об антисоветских элементах", 1 августа решение партии, Политбюро и лично тов. Сталина превращается в приказ НКВД за № 00447. В приказе были определены количественные "лимиты" подлежащих осуждению по "1-й категории" (расстрел) и по "2-й категории" (заключение в лагеря) антисоветских элементов (кулаки, священники, бывшие участники антисоветских организаций, оппозиционных партий и.т.д). Одним росчерком пера на смерть было обречено 76 тыс. человек (в том числе 10 тыс. уже осужденных и находящихся в лагерях НКВД).
Операцию было приказано начать 5 августа "и закончить в четырехмесячный срок". Кровавая работа закипела, благо списки "неблагонадежного элемента" были заблаговременно подготовлены. Уже 8 сентября Ежов отправляет Сталину спецсообщение № 59750 о первых итогах операции: по состоянию на 1 сентября (т.е. всего за 25 дней!) было арестовано 146.225 человек, из них 31.530 приговорены к расстрелу.
Параллельно с самой массовой "кулацкой операцией" развертываются т.н. "национальные операции", фактически представляющие собой преступление геноцида. 20 июля Политбюро принимает постановление о массовых репрессиях против немцев ("предложить т. Ежову дать немедля приказ по органам НКВД об аресте всех немцев, работающих на оборонных заводах..."), соответствующий приказ НКВД № 00439 был издан 25 июля 1937 г. Следом за ним, 11 августа был выпущен приказ № 00485 о начале "польской операции", за ней последовали "латышская", "финская", "румынская", "греческая", "харбинская" (против русских, репатриировавшихся из Китая) и др. Национальные операции проводились также во внесудебном порядке, персональные списки обреченных составляли даже не "тройки", а "двойки" (региональный руководитель НКВД и прокурор); в крупных городах "шпионско-диверсионные организации" разоблачали по телефонной книге, откуда выписывали характерные фамилии...
Главный отличием Большого Террора от "чекистского сопровождения раскулачивания" стали не механизм, а масштаб репрессий и рвение, проявленное исполнителями на местах. Приказ от 2 февраля 1930 года установил "лимит на расстрел" в размере 50-60 (в приказе цифры были даны "вилкой") тыс. человек, и это плановое задание было недовыполнено - расстреляли "всего лишь" 28 тыс. человек. Напротив, в 37-м году региональное партийное и чекистское руководство просто засыпало Центр заявками на "выделение дополнительных лимитов". Четырех месяцев палачам также не хватило, и 31 января 1938 г. решением Политбюро "кулацкая операция" была официально продолжена до 15 апреля (фактически массовые репрессии продолжались до поздней осени).
В конечном итоге Политбюро санкционировало рост "лимитов" до 226 тысяч, но и этого показалось мало! Как пишет детально исследовавший этот вопрос Л. Наумов, "сложилась практика, не единичные случаи и исключения, а именно практика утверждения лимитов, минуя письменное разрешение Политбюро". Фактически в рамках "кулацкой операции" было расстреляно 387 тыс. человек (еще 380 тыс. осуждены к длительным срокам заключения в лагерях). В ряде регионов страны (Карелия, Восточная Сибирь, Дальний Восток) первоначальные "лимиты" августа 1937 года были превышены в 12-15 раз. С таким же садистским рвением были проведены и "национальные операции" - всего арестовано 335 тыс. человек, из них 247 тысяч приговорены к расстрелу (в том числе 111 тыс. поляков, 34 тыс. немцев, 17 тыс. латышей, более 10 тыс. финнов).
Всего же в 1937-1938 годах было казнено 682 тыс. человек. Десятки тысяч погибли под пытками в ходе "следствия". Арестовано и отправлено в "истребительно-трудовые" лагеря более полутора миллиона человек. Стоит отметить, что "начальство" составляло лишь самую малую долю репрессированных: всего по персональным "сталинским спискам", т.е. с санкции Политбюро и формальным оформлением решения Военной коллегии Верховного суда СССР, было осуждено 44 тыс. человек, в том числе к ВМН - порядка 40 тысяч. Да и отнесение всех этих людей к разряду "начальства" является серьезным преувеличением: достаточно сказать, что члены ВКП(б) составляют в "сталинских списках" чуть меньше половины (21 тыс. человек), а остальные - это беспартийные ученые, инженеры, организаторы производства, видные деятели культуры. Основная же масса репрессированных в годы Большого Террора - это рядовые труженики, те самые "простые советские люди", жизнь которых, по словам Вождя, стала и лучше, и веселей...
Большой Террор был и остается (очень хотелось бы надеяться, что навсегда) явлением уникальным. Типичным и неотъемлемо присущим всем известным тоталитарным режимам можно считать явление взаимной резни на верхних ступенях иерархической лестницы; без этого не обошлись нигде - от Гаваны до Пекина, через Берлин, Прагу и Будапешт. Своя "ночь длинных ножей" была у каждого диктатора, хотя до 44 тысяч в "сталинских списках", кажется, никто так и не дошел. Но вот массовые зверские убийства собственных подданных, даже и не помышлявших (в абсолютном своем большинстве) о каком-либо сопротивлении - это преступление большевиков остается и одной из самых мрачных страниц в летописи 20-го века, и все еще не разрешенной загадкой для историков.
Кому и зачем это было нужно? Или в реальности машина террора просто вырвалась из под контроля своих создателей? Об этом уже написаны груды книг. Одной из них, отвечающей на вопрос "Зачем?" через скрупулезное изучение "технологии террора", является монография ученого из Новосибирска Алексея Теплякова "Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 г.г."
Накануне траурной годовщины начала Большого Террора корреспондент "Радио Свобода" Михаил Соколов записал подробную беседу с историком. Фрагмент из нее приведен ниже:
*******************************************************
Михаил Соколов: Есть такое стандартное представление, что пытки массово применялись чекистами только в 1937-38 году. Как я понимаю, у вас достаточно доказательств, что эта пыточная система работала с 1917 года и до конца эпохи Сталина?
Алексей Тепляков: Разумеется, масса фактов о пыточном следствии с 1918 года существует. И конечно, об этом знал и Дзержинский. Но как сам Феликс Эдмундович сказал в начале 1918 года перед своими сотрудниками первыми, что им для защиты революции позволено все, и наш принцип – цель оправдывает средства. И пытки были распространены чрезвычайно широко, но чекисты, каким-то образом до 1937 года, конечно, не очень эффективно, но скрывали это применение широкое.
Как объясняла одна из крупных деятельниц чекистской системы: пытки применялись особенно к тем, кто по всем показателям уже был смертником. И поэтому они не выходили на поверхность, поскольку человека расстреливали, и он обычно не успевал никому пожаловаться. И вот эту чекистку как раз в 1938 году посадили за то, что она протестовала против такого повального применения пыток, поскольку «это расконспирирует наши методы. А надо пытать только тех, кого будут расстреливать».
Михаил Соколов: Какая-то странная здесь есть двойственность. С одной стороны использовали стойки, ночные допросы, холодные камеры, какие-то ледники, бог знает что, с другой стороны периодически каких-то чекистов за то же самое наказывали.
Алексей Тепляков: Да, видите ли, в этой системе постоянно проходила отбраковка тех, кто не мог быть эффективным следователем. Если человек хорошо давал громкие дела, он мог безнаказанно совершать какие-то безобразия в довольно широких масштабах и быть постоянно прикрыт. А соответственно неэффективного работника, в том числе и под предлогом того, что он кого-то избил, остались следы или была жалоба на самый верх, и она дошла, его могли наказать.
Вообще верхи требовали и чтобы признания были, чтобы все были подписи, и чтобы не было открытых пыток. И чекистское начальство рапортовало, что «мы, конечно, очищаем свои ряды, мы следим и вообще работаем эффективно и правильно».
Михаил Соколов: Я продолжу нашу беседу событиями 1936-38 года. Начало Большого террора связывают с июльскими 1937 года решениями Сталина о физическом уничтожении расселившихся по всей стране, как тогда выражались, кулаков-вредителей.
Как объяснить, что это решение было спущено из Москвы на места Сталиным, Ежовым как директива в такой не очень удобный момент, когда шла такая борьба в элите, готовился Бухаринский процесс и так далее? Или те, кто это придумал, не осознавали масштаба задуманной чистки?
Алексей Тепляков: Я бы не стал привязывать террор к подготовке именно Бухаринского процесса, поскольку в элите уже никаких сомнений относительно политического курса не было. А Сталин с середины 1930 годов высказывался о планах грядущей чистки, которая затронет и именно номенклатуру, хотя, конечно, не говорил о подлинных масштабах задуманного.
Спорный вопрос, вышел ли террор за рамки задуманного вождем, судя по тому, что он практически ежедневно встречался с Ежовым, он контролировал процесс и прекратил широкий террор тогда, когда счел задачу чистки выполненной.
Михаил Соколов: Все-таки вопрос о «кулаках и вредителях», почему целью была именно эта часть населения? Чего боялся Сталин?
Алексей Тепляков: Вы знаете, террор рассматривался большевиками в качестве универсальной отмычки ко всем проблемам. Это было с самого начала, еще Ленин говорил одному из американских коммунистов, что ожесточенная классовая борьба и соответствующий террор против свергнутых классов – это лет на 50-70. То есть он, фактически, охватывал весь советский период, не зная об этом.
И соответственно, в 30-е годы эта разруха, связанная с коллективизацией, сверхиндустриализацией, породила огромное количество людей, которые были выброшены на обочину жизни, пополняли криминальную среду, и разгул преступности был фантастический. Доходило до того, что рабочие в пригородах скотину брали на ночь домой, потому что иначе ее воровали, а рабочие в ночную смену не рисковали возвращаться домой и ночевали в цехах. Убивали, грабили со страшной силой. Нам просто трудно представить разгул преступности, он был вполне сопоставим с уровнем Гражданской войны.
Одна из целей – это уничтожение всех так называемых социально-вредных и таким образом смягчение криминальной обстановки. В тех так называемых кулаках, которые осмеливались бежать из ссылки, они бежали сотнями тысяч, рассыпались по всей стране, руководство видело кадры будущих повстанческих организаций. Наконец нужно было вычислить так называемых представителей "вредных" национальностей, и Сталин секретарю Красноярского крайкома ВКП(б) прямо сказал, что "все эти немцы, поляки, латыши – это изменнические нации, подлежащие уничтожению, надо ставить их на колени и стрелять как бешеных собак".
Михаил Соколов: Это цитата?
Алексей Тепляков: Да. И потом потрясенный секретарь это рассказывал у себя в Красноярске, таким образом, в следственном деле эта цитата сохранилась. Трудно представить, что он что-то от себя рискнул бы добавить в той системе.
И таким образом, были уничтожены целые слои населения, начиная с так называемых "бывших", которые через 20 лет после революции насчитывались миллионами, и остатки всех этих разгромленных классов в купе с представителями тех национальностей государства, которых вели враждебную политику по отношению к СССР. И наконец, та номенклатура, которая с точки зрения Сталина свое отработала и должна быть заменена.
Михаил Соколов: Так называемые троцкисты-зиновьевцы и так далее, все эти «уклонисты»?
Алексей Тепляков: Нет, «уклонисты» – это, понятно, одна из приоритетных мишеней, а в целом именно та номенклатура, которая громила и троцкистов, и бухаринцев, и клялась в верности Сталину, и была в огромной степени верна и предана, но тем не менее, была и криминализирована, и малообразованна, и неэффективна в системе управления. Сталин искренне верил, что если ее почистить, то будет гораздо лучше.
Михаил Соколов: То есть придут молодые, верные, ранние, которые никакого Ленина и даже дореволюционного периода не видели?
Алексей Тепляков: Это, конечно, имело значение.
Михаил Соколов: Если говорить о «кулацкой операции», можно ли как-то выделить, сколько было репрессировано обычных крестьян, а какая часть – «уголовный элемент»?
Алексей Тепляков: Первоначально планировалось летом 1937 года расстрелять 70 тысяч человек и еще полтораста тысяч отправить в лагеря в ходе этой так называемой «кулацкой операции», которая сочеталась с террором против уголовников. И, например, в Москве, где концентрировалось огромное количество социально-вредного и чуждого элемента, примерно половину репрессированных должны были составить представители уголовников и близких к ним.
Но когда террор стал раскручиваться, имея свою неизбежную логику расширяться и расширяться, то именно за счет уголовного контингента чекисты экономили, и в результате из 720 тысяч расстрелянных в 37-38 годах уголовный элемент составил, вряд ли больше 10%. Причем и среди расстрелянных был пониженный процент, потому что гораздо важнее было расстрелять так называемых кулаков.
Михаил Соколов: Задача пополнения концлагерей не была приоритетной и не интересовала в этот период власть?
Алексей Тепляков: Она была попутной, приоритетной не была.
Михаил Соколов: Период Беломорканала, канала Москва – Волга и этих героических строительств под руководство ОГПУ, он остался в прошлом со снятием с должности наркома Генриха Ягоды?
Алексей Тепляков: Все-таки количество лагерного населения быстро росло, но организовывать новые лагеря – это дело хлопотное. Требовалось определенное время. Поэтому, конечно, шло пополнение лагерной системы, и значение лагерей хозяйственное росло. Но, конечно, политические приоритеты для властей были куда важнее экономических. И опять-таки, лагеря, как правильно сказал Солженицын, были истребительно-трудовые, они выполняли функцию уничтожения людей опять-таки в большей степени, нежели чем функции строительства.
Михаил Соколов: Вы уже сказали о так называемых национальных операциях. Значит ли это, что Сталин поставил задачу поголовного уничтожения изменнических, вражеских наций на территории СССР – поляков, латышей, немцев, финнов? Имеем ли мы дело с вполне описываемым понятием геноцида?
Алексей Тепляков: Практически да. Потому что если погибла примерно треть взрослого мужского населения поляков и близкие цифры по прибалтам, то это чрезвычайно близко к геноциду и тут скрывать это страшное обстоятельство не приходится.
И вообще Сталин в своем знаменитом тосте в ноябре 1937 года, который записал Димитров, провозгласил, что "давайте, товарищи, выпьем за уничтожение врагов народа, и мы будем беспощадно уничтожать всех, кто только помышляет ослабить нашу власть, и мы будем уничтожать и членов их семей, и будем уничтожать тех, кто и мыслью покушается на наши великие завоевания".
Михаил Соколов: Обычно говорят о наказанных народах Кавказа и Калмыкии, но как я помню, первая такая операция была выселения корейцев и китайцев в Среднюю Азию. Каков был тут масштаб?
Алексей Тепляков: Масштаб был впечатляющий. И уже в начале 30 годов в массовом порядке чистили приграничные территории, выселяя поляков с Украины, с Белоруссии. В 1937 году около 200.000 корейцев с Дальнего Востока выслали в Казахстан и в Среднюю Азию. А потом выселение народов - это 1939-й, 40-й, 41-й годы из присоединенных регионов и после войны до 1952 года шли постоянные высылки. И примерно 50 разных национальностей подверглись репрессиям, в целом два с половиной миллиона человек - это этническая ссылка.
Сталин действительно боялся так называемой "пятой колонны", и он искренне считал, что тыл, пронизанный представителями нелояльных, с его точки зрения, национальностей должен быть вычищен беспощадно. Прежде всего, в этом коренится беспощадность национального террора, который оказался таким долгоиграющим и постоянно давал вспышки.
Михаил Соколов: Во время Большого террора массово уничтожали священнослужителей всех религий. Был ли по этому поводу особый приказ или они попадали в эти жернова в силу чуждого классового происхождения?
Алексей Тепляков: Мне неизвестны конкретные приказы в 1937-38 годах. Но, по крайней мере, с самого начала существования чекистской системы священнослужители были одной из приоритетных мишеней репрессий, поскольку они весьма мужественно выступали в храмах, прежде всего с очень жесткими оценками существующего положения. И для них статья об антисоветской агитации была, что называется, классической. Они там так же считались организаторами, поскольку церковь была разветвленной иерархической системой. И допустим, в Сибири в 1922 году чекисты прямо обвиняли руководство епархии в том, что они состоят «членами контрреволюционной организации Русская православная церковь».
Михаил Соколов: Которая существовала легально…
Алексей Тепляков: Да, разумеется.
Михаил Соколов: Скажите, какова была роль личности в массовом терроре? Ведь, скажем, как только была издана директива о массовых операциях, пошли запросы снизу, требуя увеличить лимиты на расстрел и так далее. Была принципиальная разница между одним регионом и другим, скажем, по Сибири, что вы увидели?
Алексей Тепляков: Разницу и существенную наблюдать можно, это при том, что органы были строго вертикальной и военизированной организацией, казалось, там все должны решать сверху. Этих приказов было очень много, они все регламентировали. И, тем не менее, легко выделяются регионы, где могли расстреливать в разы больше, чем в соседнем. Скажем, в каком-то регионе расстреливали так называемых кулаков, а в другом больше представителей тех или иных национальностей, причем по какой-то причине какие-то из этих национальностей были больше затронуты террором, какие-то меньше. То есть здесь личностные карьеристские вещи играли очень существенную роль.
Михаил Соколов: В книге у вас есть герой – Горбач, по-моему, начальник Новосибирского управления НКВД, он сильно отличился в терроре?
Алексей Тепляков: Были такие и в Ленинграде, и на Северном Кавказе, и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и на Украине. То есть в большинстве регионах был запредельный уровень репрессий, у власти стояли карьеристы, которые получали ордена за радующее глаз Ежова количество раскрытых организаций, массовые расстрелы. Но в то же время свои награды получали и персонажи, которые могли в полтора, в два, а то и в три раза отставать по темпам расстрела, и, тем не менее, тоже считаться вполне достойными поощрения чекистами.
Михаил Соколов: Правильно ли я понял вас, что Якутия была неким исключением. Под видом того, что якобы в Якутии нет кулаков и буржуазии, властям республики удалось снизить масштаб репрессий в 1937-38 году?
Алексей Тепляков: Да, например, если среди национальных контингентов обычно расстреливали большую часть, то в Якутии, где было много китайцев и корейцев, их уничтожили несколько процентов. Таким образом, действительно Якутия оказалась неким заповедником относительного спокойствия. Почему это конкретно произошло - пока недостаточно информации. Можно только предполагать, что дело большей частью в личности местного начальника НКВД.
Михаил Соколов: Скажите, в 1937-38 году вы видите по документам реальные попытки оказать сопротивление террору, поднять восстание, организовать побег, уйти за границу или это абсолютно исключительно частные случаи, и общество неспособно было сопротивляться этой машине?
Алексей Тепляков: В целом, конечно, общество было раздроблено, атомизировано и не сопротивлялось как-то массово. Хотя, например, каждый год из лагерей бежало по 200-300 тысяч человек, до самого конца 1938 года система ГУЛАГа была проницаемой.
Восстаний практически не было, хотя в Чечне наблюдалось восстание именно в связи с протестом против террора. Среди самих чекистов находились люди, которые как-то старались проявлять умеренность и были такие, которые заплатили за это высшую цену.
Михаил Соколов: Но таких историй, как вы описываете по 1930 году, когда чекист Добытин поднял восстание в Бийске, уже не было?
Алексей Тепляков: Подобных эпизодов уже не случалось.
Михаил Соколов: А кстати, разобрались с этой историей, была ли это провокация или это был реальный неудачный мятеж? И судьба его организатора Фрола Добытина не ясна до сих пор?
Алексей Тепляков: По-прежнему это очень темное дело. И поскольку само следственное дело по добытинскому мятежу закрыто, то чего-то определенного сказать нельзя.
Михаил Соколов: Как чувствовали себя в 1937-38 году сами чекисты? Их руководители понимали, что у них нет шансов спастись, поскольку репрессии снимают слой за слоем руководящий состав?
Алексей Тепляков: В 1937 году была определенная эйфория, связанная с тем, что ряд крупных чекистов, условно говоря, «людей Ягоды» было репрессировано, что дало колоссальное количество вакансий для активных карьеристов. И они, получая высшие ордена и членство в Верховном совете, чувствовали себя, конечно, какое-то время комфортно. Но уже и в 1938 году и их стали активно сажать.
Во второй половине 1938-го, конечно, там ощущения были ужасные, и эти люди активной работой и алкоголем пытались спасти свою нервную систему, но многие кончали жизнь самоубийством, и были даже два случая побегов, когда начальник дальневосточного управления НКВД Люшков смог сбежать в через Манчжурию в Японию, а нарком внутренних дел Украины Успенский почти полгода скрывался по всей стране. Его искала целая бригада и наконец выловила на Урале.
Михаил Соколов: То есть ему уйти за границу не удалось.
А какую роль эти события с победами сыграли в замене Ежова Берией на посту наркома внутренних дел и последующим снижением масштаба террора?
Алексей Тепляков: Это были, конечно, сильнейшие удары по репутации железного наркома Ежова. Понятно, что уже после назначения Берии летом 1938 года его первым заместителем было понятно, что если преемник, и в своем окружении Ежов говорил, что мы обречены и точно так же как людей Ягоды нас тоже скорее всего ликвидируют.
Михаил Соколов: Как вы объясните, почему так важно было для репрессий для казни добиться от арестованных ОГПУ, НКВД признания в несовершенных преступлениях? В этом есть что-то такое средневековое. Ведь для других тоталитарных режимов это не столь было важно. Вот у Сталина, получается, была установка на самооговор, а у, скажем, Мао Цзэдуна была другая установка – на покаяние жертв и на перевоспитание, что могло даже спасти от гибели.
Алексей Тепляков: В Китае в 1930 годы террор тоже был исключительно велик.
Михаил Соколов: И в Монголии, кстати.
Алексей Тепляков: В Монголии он был намного сильнее, чем в Советском Союзе, там погибло 10% мужского взрослого населения, то есть раза в 4 больше, чем в Советском Союзе.
Вы знаете, какой-то логики в том, чтобы требовать признания в несовершенных преступлениях, поскольку и без этого признания отправляли под пули очень легко, логику эту выловить трудно. Тем более, что в одних регионах страшно пытали, чтобы почти все обязательно сознались и подписали, а скажем, в других регионах такого не требовали и спокойно расстреливали всех, кто ни в чем не сознался.
Михаил Соколов: То есть по спискам?
Алексей Тепляков: Разумеется.
Михаил Соколов: Как вы считаете, был ли все-таки период в истории, как любили говорить в хрущевские времена, когда органы госбезопасности встали над коммунистической партией или правильно сказать, что они встали над ее аппаратом и номенклатурой партии, но не над самим Сталиным, генсеком?
Алексей Тепляков: Разумеется, товарищ Сталин ни на минуту не выпускал, что называется, вожжей из рук, а вот в регионах действительно в 1937-38 годах чаще всего именно начальник местного управления НКВД был главной политической фигурой. И секретари обкомов чувствовали, что они зависимы, и это подстегивало их к участию в репрессиях, к демонстрации лояльности. Но, как известно, судьба подавляющего большинства из них была печальна.
Михаил Соколов: А как тогда удалось восстановить партийный контроль над аппаратом госбезопасности?
Алексей Тепляков: Очень просто (на этот счет специалисты высказывали и другие мнения - М.С.) – по отмашке товарища Сталина. Новое начальство, установки Берии. И какой-нибудь начальник мурманского НКВД весной 1939-го пишет Лаврентию Павловичу о том, что «из ваших установок я понял, что должен быть помощником секретарю обкома и участвовать в партийной работе».
Михаил Соколов: У вас была издана еще одна работа о механизме исполнения приговоров чекистами, попросту о расстрелах, естественно, все это было тайной. Можно ли считать доказанным, что чекисты не просто убивали людей, но в массовом порядке применяли перед казнью пытки, насиловали женщин, мародерствовали, использовали удушение, убивали ломами и даже первыми изобрели автомобили-душегубки, как у нацистов, используя выхлопные газы для убийства?
Алексей Тепляков: Именно так оно и было. Большевики превратили дело смертной казни в очень жестокое и тщательно обставленное тайное убийство. Количество садистских способов лишения жизни особенно в период обострения террора просто устрашающее.
По разным регионам примеры один другого страшнее, когда, скажем, в Вологодской области непонятно зачем чекисты рубят приговоренных к расстрелу топорами, потом пьют, и начальник райотдела НКВД говорит: «Какие мы молодцы, не имея прежде подобного опыта, рубили человеческое тело как репу».
В Новосибирской области в одной из тюрем задушили более 600 человек и примерно полторы тысячи расстреляли. Почему душили? На суде они неопределенно говорили, что было такое указание сверху. Одним из самых отвратительных чекистских ритуалов было почти всегдашнее обязательное избиение заключенных перед расстрелом.
Михаил Соколов: А понятие "преступный приказ" в системе не существовало?
Алексей Тепляков: Абсолютно...
Михаил Соколов: В хрущевское время еще раскручивалась тема доносов, мол, из-за инициативных клеветников и был такой масштаб террора. Вы это видите? Мне показалось, что это сильно преувеличено.
Алексей Тепляков: Донос играл очень большое значение, просто его трудно увидеть в следственном деле, обычно он оставался в томе оперативных материалов, который никому не показывают.
Михаил Соколов: До сих пор, к сожалению.
Алексей Тепляков: В результате того, что у нас ничего строго в рамках инструкции не делается, сплошь и рядом в следственных делах можно увидеть причины того, почему оно возникло, в том числе и доносы. Когда были вспышки террора, конечно, чекисты работали, прежде всего, по своим, так называемым «учетам».
Михаил Соколов: А что это такое?
Это списки тех людей, которые являются политически подозрительными, нелояльными, за которыми что-то замечено либо по части высказываний, либо хотя бы по части происхождения, их связей с какими-то разоблаченными врагами народа. Люди, которые уже были судимы по политическим мотивам, люди, которые имеют связи с иностранцами. Было 18 учетных категорий, по которым те, кто проходил, были в известной степени, обречены.
Михаил Соколов: Я так понимаю, что люди, которые работали на Китайской восточной железной дороге (КВЖД), а потом вернулись в Советский Союз, мужчины почти все были уничтожены.
Алексей Тепляков: Да, это была одна из самых жестоких расправ, порядка 30 тысяч расстрелянных, а это были в основном специалисты. С точки зрения чекистов они с одной стороны в основном были «бывшими», а с другой стороны – они были готовыми японскими шпионами.
Михаил Соколов: То есть донос – это не главное, главное – это агентура и эти картотеки?
Алексей Тепляков: Да.
Михаил Соколов: Террор прекратился по политическому решению или механизм начал тормозить в силу невозможности уничтожать и сажать столько людей, как считал, например, Роберт Конквист?
Алексей Тепляков: Применительно к 37-38 году, вы знаете, машина террора в 1937-38 году росла и увеличивала свою эффективность, поэтому она могла работать и дальше. Но товарищ Сталин счел задачу выполненной, поэтому с Конквистом здесь согласиться нельзя.
Михаил Соколов: О количестве жертв террора. Я так видел, что сталинисты пользуются некими цифрами из доклада прокурора Руденко, что с 1920-х годы было якобы 1 200 000 репрессировано, 600 000 расстреляно. Есть другие оценки, комиссии ЦК КПСС под руководством Шатуновской: чуть ли не 12 миллионов репрессированных и полтора миллиона расстрелянных. Как вы оцениваете то, что было проделано большевиками, Сталиным и так далее с населением страны?
Алексей Тепляков: Видите ли, одно дело расстрелянные только по политическим мотивам – это примерно миллион человек за все годы советской власти, к этому надо прибавить более 150 тысяч расстрелянных в войну - это только в судебном порядке, и тысяч 50, как минимум, на поле боя.
Но нужно учитывать, что в Гражданскую войну и после гражданской войны в первые годы советской власти было колоссальное количество бессудных расправ, которые творили не только и даже не столько чекисты, сколько армия, продотряды, вооруженные отряды коммунистов.
Это жертвы подавления «мятежей», когда только одно Западносибирское восстание привело к гибели порядка 40 тысяч крестьян. И таким образом, конечно, добавляются миллионы.
А самая массовая смертность в советское время – это, конечно, жертвы голодовок - это примерно 15 миллионов человек, которые с 1918 по конец 1940 годов погибли страшной голодной смертью. Это нельзя сбрасывать с весов истории.
Михаил Соколов: Пожалуй, последнее. На мой взгляд, элементы чекизма – это паранойя, шпиономания, секретность и так далее, они сохранились в системе современной госбезопасности. Каково ваше мнение?
Алексей Тепляков: К сожалению, сохранились. И мы видим, что современная система госбезопасности и милиции – это те же закрытые от общественного мнения структуры, в которых на первом месте принцип защиты своих, круговая порука и, насколько можно судить, очень высокий уровень внутриведомственной преступности, которая тщательно скрывается.
Источник: http://www.svobodanews.ru/content/transcript/24662264.html